«Дайте мне свободу, или дайте мне смерть!» — это заключительная фраза из речи, произнесённой Патриком Генри на Втором Виргинском собрании 23 марта 1775 г., в которой он утверждал, что война с Великобританией неизбежна и что необходимо создать ополчение для защиты американских свобод. Это одна из самых известных речей Американской революции (1765-1789).
В своей речи Генри утверждал, что время для переговоров с Британией прошло, и заявлял, что во многих случаях в течение предыдущего десятилетия колонии выражали свое недовольство как британскому парламенту, так и королю Великобритании Георгу III (правил в 1760-1820 гг.), но их голоса были проигнорированы. Генри настаивал, что британцы уже спровоцировали войну, послав солдат и военные корабли в Бостон и другие колониальные города. Поскольку после победы над Францией в войне с французами и индейцами (1754-1763) у Британии не осталось серьезных врагов в Северной Америке, Генри пришел к выводу, что единственной целью отправки большого количества солдат в колонии было подавление свобод американцев. Таким образом, единственным выходом для Виргинии было собрать ополчение для собственной защиты. Речь Генри убедила умеренных членов собрания в том, что война неизбежна, и ополчение было сформировано. Менее чем через месяц предупреждения Генри сбылись: британские солдаты столкнулись с ополченцами Массачусетса в битвах при Лексингтоне и Конкорде (19 апреля 1775 г.), положив начало Войне за независимость (1775-1783). Речь Генри укрепила его репутацию и способствовала его избранию первым губернатором Виргинии после провозглашения независимости США в июле 1776 г.
Однако в последние десятилетия подлинность текста речи подвергалась сомнению, потому что точные слова Генри были записаны только в 1817 г., более чем через 40 лет после того, как они были произнесены. Уильям Вирт, первый биограф Генри, реконструировал речь, опросив очевидцев и обратившись к вторичным источникам, что заставило многих современных историков усомниться в том, действительно ли Генри произносил приписываемые ему слова. Так или иначе, эта речь стала знаковой частью американской истории и выражает чувства, которые обуревали Генри и многих других американских патриотов в месяцы, предшествовавшие Войне за независимость. Реконструкция Вирта, безусловно, отражает суть оригинальной речи Генри, если не передает ее слово в слово, и поэтому по-прежнему заслуживает рассмотрения наряду с другими важными речами и документами эпохи Американской революции.
Контекст
К тому времени, когда Патрик Генри (1736-1799) произнес свою самую знаменитую речь на Втором Виргинском собрании, конфликт между Великобританией и ее тринадцатью североамериканскими колониями длился уже целое десятилетние. Начиная с 1764 г., британский парламент ввел ряд прямых налогов для тринадцати колоний, чтобы помочь погасить долги, с которыми Британская империя вышла из недавней Семилетней войны (1756-1763). Эти налоги, включавшие Закон о сахаре (1764), Акт о гербовом сборе (1765) и законы Таунсенда (1767-1768), вызвали яростное сопротивление многих американских колонистов, которые считали их неконституционными. С точки зрения колонистов, американцы были обязаны хранить верность королю, но не парламенту — законодательному органу, в котором они не были представлены. Более того, американцы утверждали, что несмотря на то, что они перебрались в Новый Свет, они по-прежнему пользуются правами англичан, гарантированными британской конституцией и закрепленными в их собственных колониальных хартиях. Эти права включали в себя право на самообложение, что заставило американцев утверждать, что только их собственные колониальные правительства, а не британский парламент, может облагать их налогами.
Патрик Генри стал одним из самых ярых противников парламентских налогов. Еще до того, как проблема «налогообложения без представительства» стала широко распространенной в колониях, Генри защищал право колоний принимать собственное налоговое законодательство без вмешательства Великобритании. 1 декабря 1763 г. в знаменитом судебном процессе, известном как «Дело пастора», Генри утверждал, что у короля не было полномочий отменять Закон о двух пенни, принятый Палатой бюргеров Виргинии до того, как на нее наложил вето Тайный совет короля. Генри утверждал, что, вмешиваясь в волю своих подданных, король пренебрегал своими обязанностями и больше не годился для правления; такая подстрекательская риторика вызвала у лоялистов в зале суда обвинения в «государственной измене», но помогла Генри заручиться поддержкой патриотов колонии, которые избрали его в Палату бюргеров в 1765 г. На этом посту Генри выступил инициатором принятия Виргинских резолюций, в которых колония подтверждала конституционные права своих граждан и отвергала полномочия парламента вводить Закон о гербовом сборе.
Пока репутация Генри как патриота росла, отношения между Британией и колониями продолжали ухудшаться. В 1774 г., в ответ на уничтожение чая Ост-Индской компании во время Бостонского чаепития, парламент принял «Невыносимые законы», целью которых было наказать Бостон: закрыть его порт для торговли, назначить военного губернатора и разместить в городе британский гарнизон. Пока массачусетское ополчение готовилось к потенциальному конфликту с британскими войсками, Палата бюргеров Виргинии объявила о поддержке своей братской колонии, что привело к роспуску Палаты губернатором лордом Данмором. Вместо Палаты бюргеров начали созываться виргинские собрания, второе из которых состоялось в Ричмонде в епископальной церкви Святого Иоанна 20 марта 1775 г. На этой встрече Генри предложил создать виргинское ополчение, независимое от королевской власти, утверждая, что на данный момент война с Великобританией неизбежна и что Виргиния должна быть к ней готова. 23 марта, во время дебатов по поводу предложений Генри, он произнес свою речь «Свобода или смерть», в которой утверждал, что война необходима для защиты американских свобод.
Речь
Мистер Президент, ни один человек не думает более высоко, чем я о патриотизме, а также способностях достойных джентльменов, которые только что выступали перед ассамблеей. Но разные люди часто видят один и тот же предмет в разном освещении, и поэтому я надеюсь, что это не будет рассматриваться как неуважение к тем господам, если я придерживаюсь противоположного мнения, и я буду высказывать свои чувства свободно без удержки. Сейчас не время для церемоний. Вопрос, стоящий перед вами, является одним из ужасным моментом для этой страны. С моей стороны, я считаю, что суть дела не менее, чем вопрос свободы или рабства; и в соответствии с величием вопроса, должна быть свобода в дискуссии. Только так мы можем надеяться прийти к истине и выполнить великую ответственность, которую мы имеем перед Богом и перед нашей страной. Если я спрячу свое мнение в такое время из страха обидеть кого-то, то я буду виновен в предательстве моей страны и неверности небесному владыке, которого я почитаю выше всех земных царей.
Господин Президент, человеку весьма естественно поддаваться обманчивым иллюзиям надежды. Мы склонны закрывать глаза на неприятную правду и, наоборот, всегда готовы слушать голос сирены, пока эта сирена не обратит нас в диких зверей. Такова ли доля мудрых людей, вступивших в большую и трудную борьбу за свободу? Неужели мы склонны входить в число тех, кто, имея глаза, не видят, и, имея уши, не слышат, вещи, которые им так близки, касающиеся их временного спасения? Со своей стороны, я готов узнавать всю правду, сколько тоски духа это ни принесет, готов знать худшее и готовиться к нему.
У меня есть лишь один маяк, которым руководствуются мои шаги, и это светильник опыта. Я не знаю другого пути суждения о будущем кроме знания прошлое. И судя по прошлому, я хочу знать, что из поведения британских чиновников за последние десять лет может оправдать надежды, которыми рады утешать себя и это собрание, и эти господа? Может, та коварная улыбка, с которой наши петиции были приняты в последнее время? Не верьте ей, сэр, она танетловушка для вас. Не позволяйте предавать вас поцелуем. Спросите себя, как этот добрый прием нашей петиции согласуется с приготовлениями к войне, которые наполняют наши заливы и затмевают нашу землю. Зачем необходимы флотилии и армии для дела любви и примирения? Разве мы не показали себя желающими мириться, раз нужна военная мощь для того, чтобы завоевать нашу любовь? Давайте не будем обманывать себя, сэр. Это орудия войны и порабощения: последние аргументы, к которым прибегают цари.
Я спрашиваю, господа, для чего необходимо это военное скопление, если не для того, чтобы силой заставить нас подчиняться? Возможен ли другой мотив для этого? Имеет ли Великобритания врагов в этой части мира, чтобы оправдать это накопление военно-морских флотов и армий? Нет, сэр, не имеет. Они предназначены для нас, они не могут быть ни для никого другого. Они посланы сюда, чтобы связать и заключить нас в цепи, которые британские власти так долго ковали. И что есть у нас, чем мы могли бы противостоять им? Стоит ли нам пустить в ход аргументы? Сэр, мы занимались этим последние десять лет. Есть ли у нас нечто новое, что мы могли бы предложить им? Ничего нет. Мы рассмотрели эту тему с каждой возможной стороны, но все было напрасно. Должны ли мы прибегнуть к мольбе и унизительному упрашиванию? Какие условия мы найдем, которые не были уже исчерпаны? Давайте не будем, я умоляю вас, обманывать самих себя.
Сэр, мы сделали все, что можно было сделать, для предотвращения бури, которая к нам приближается. Мы ходатайствовали; мы возражали; мы умоляли; мы простирались перед престолом и умоляли его арестовать тиранические руки министерства и парламента. Нашими просьбами пренебрегли; наши возражения привели к еще большему насилию и оскорблениям; наши мольбы были проигнорированы; и мы были с презрением отвергнуты от подножия трона! После сих происшествий напрасно нам предаваться светлой надежде о мире и примирении. Уже нет больше надежды. Если мы хотим быть свободными, если мы желаем сохранить неприкосновенными те неоценимые права, которые мытак долго отстаивали, если мы не хотим сейчас подло оставить ту благородную борьбу, в которой мы участвуем так долго, и которую мы обещали друг другу не прекращать, пока не будет достигнута великая цель наших усилий, мы должны сражаться! Я повторяю, сэр, мы должны сражаться! Обратиться к оружию и Господу Саваофу это все, что нам осталось!
Они говорят нам, сэр, что мы слабы, что мы не в состоянии справиться с таким грозным противником. Но когда мы будем сильнее? Будет ли это на следующей неделе, или в следующем году? Будет ли это, когда мы будем полностью обезоружены, и когда британские военные будут размещены в каждом доме? Соберем ли мы сил, будучи нерешительными и бездейственными? Приобретем ли мы средства для сопротивления, лежа на наших спинах, обнимая обманчивый призрак надежды, пока наши враги не свяжут нас по рукам и ногам? Сэр, мы не слабы, если только правильно используем те средства, которые Бог природы поставил в наше распоряжение. Три миллиона людей, вооруженных в святое дело свободы, и в такой стране, в которой мы живем, не могут быть побеждены никакой силой, которую враг может направить против нас. Кроме того, сэр, мы не будем сражаться в наших бранях одни. Есть справедливый Бог, который восседает над судьбами народов, и который поднимет нам друзей, которые будут сражаться за нас на войне. Битва, сэр, не только для сильного, но для бдительного, для действующего, для храброго. Кроме того, сэр, у нас уже нет выбора. Если бы даже мы были достаточно подлыми, чтоб желать этого, уже поздно уйти из конфликта. Отступление возможно лишь к покорности и рабству! Цепи для нас уже готовы! Их звон уже слышен на равнинах Бостона! Война уже неотвратима, и пускай она придет!
Я повторяю, господа, пусть она придет! Не стоит больше смягчать этот вопрос. Господа могут кричать: «Мир, мир!», но мира нет. Война фактически уже началась! Ближайший вихрь, что несется с севера, донесет до нашего слуха лязг оружия! Наши братья уже выступили на поле боя! Чего же мы тут праздно стоим? Что же джентльмены желают? Что хотят иметь? Неужели жизнь так дорога, а покой так сладок, чтобы покупать их ценой рабства и цепей? Боже упаси! Я не знаю, какой путь изберут другие, что же касается меня, то дайте мне свободу, или дайте мне смерть!
(Кэмпбелл, 128-130; Колониальный Уильямсбург; проект «Авалон»).
Произведённый эффект и наследие
Речь Генри произвела глубокое впечатление на его слушателей, которые несколько минут после её завершения сидели в задумчивом молчании. Джордж Вашингтон, присутствовавший при этом, слушал речь Генри с выражением лица, которое «свидетельствовало о том, что он размышляет о судьбе своей страны», в то время как другой слушатель, полковник Эдвард Кэррингтон, был настолько тронут красноречием Генри, что попросил похоронить его в этой церкви, и его просьба была удовлетворена, когда умер 35 лет спустя (Кэмпбелл, 131). Речь Генри в конечном счете убедила собрание в необходимости принятия мер, и был создан комитет для наблюдения за обороной колонии; Генри был назначен председателем комитета, в который вошли Вашингтон, Томас Джефферсон, Ричард Генри Ли и другие виргинцы.
Речь оказалась своевременной. Лорд Данмор, губернатор Виргинии, был встревожен воинственным настроем виргинских патриотов и решил захватить пороховой склад в Уильямсбурге, прежде чем он попадет в руки недавно сформированного Генри ополчения. 20 апреля 1775 г. Данмор послал британских солдат захватить склад, что вызвало возмущение по всей колонии. В ответ Генри лично повел небольшую группу ополченцев в Уильямсбург, что привело к противостоянию между войсками Данмора и ополченцами Виргинии. Насилия удалось избежать, потому что Данмор выплатил Генри 330 фунтов стерлингов в качестве компенсации за «украденный» порох, положив конец так называемому «пороховому инциденту»; однако кровь уже пролилась в Массачусетсе, где накануне произошли сражения при Лексингтоне и Конкорде, положившие начало Войне за независимость (1775-1783). Опасаясь за свою безопасность, Данмор эвакуировался из колонии на борту корабля Королевского военно-морского флота. После провозглашения независимости Соединенных Штатов в июле 1776 г. Патрик Генри стал первым губернатором штата Виргиния.
Сегодня фраза «дайте мне свободу, или дайте мне смерть!» остается одним из самых известных высказываний, зародившихся во время Американской революции. За два столетия, прошедшие с момента ее произнесения, ее цитировали многие политики и активисты и использовали в качестве лозунга в нескольких революционных и политических движениях.
Публикация и споры о подлинности
Полный текст речи Генри был опубликован только в 1817 г., спустя 42 года после ее произнесения. Он был напечатан в «Очерках жизни и характера Патрика Генри», первой биографии Генри, написанной Уильямом Виртом. Вирт приступил к реконструкции речи, поговорив со всеми выжившими очевидцами, которых он смог найти, а также обратившись к нескольким вторичным источникам, содержавшим фрагменты речи Генри. Вирт взял большую часть текста у судьи Сент-Джорджа Такера, который присутствовал на выступлении и утверждал, что записал его вскоре после.
С момента публикации биографии Вирта и до 1970-х г. текст речи обычно считался точным. Однако в последнее время некоторые исследователи начали сомневаться в том, какова доля художественного домысла в пересказе слов Генри, предоставленном Виртом, а некоторые даже сомневаются, действительно ли Генри произнес знаменитую фразу «дай мне свободу или дай мне смерть». Но вне зависимости от того, принадлежали ли эти слова Генри, Вирту или кому-то еще, фраза, безусловно, отражает как основные тезисы Генри, так и отношение многих колонистов к Войне за независимость.
